Дмитрий Соловьёв.
СКЛОН Часа
три ночи... Что писать? Не хочу хронику... Хочу чтоб поняли, что у нас
внутри было. А потом пусть и судят. Поднимаю трубку, набираю
международный. Трубка тяжелеет... Я звоню матери Сергея и знаю, что надо
спросить сейчас... Спросонья, но узнаёт... Я сразу к делу - мол, что
надо написать, и хочу о Серёже... В трубке тишина. Ответ грубый и
короткий - пиши. Объясняю, о чём писать хочу. Она требует - не указывай
ни фамилий, ни дат, напиши так, чтоб каждый своего брата, сына, мужа
видел, - чтоб кожей ощущал себя. Я недоумеваю, я ж не писатель, - если
как исповедь написать - кто ж это читать будет... В трубке слёзы:
"Димочка, ну ты же всё помнишь, просто пиши то, что знаешь, - пиши то,
что важно, что рвёт изнутри". Гудки... Я напишу, вывернусь наизнанку, но
напишу... Серёжи не стало через месяц после эпизода, приведённого ниже.
Пот - сплошным ручьём, едкий, как керосин - глаза жжёт углями...
Бежать, бежать, бежать... Саднит рассечённое бедро, но надо бежать...
Рядом Серёга, он в норме, да и пловец, - бегает как электричка... Там,
наверху, двое духов приковали семерых наших ребят на пологой стороне и
мы должны бежать быстро. Духи пытались достать, но склон крутой и с
перепадами, слева зелёнка, да и зигзагом, вразброс идём – по двоим,
движущимся вразнобой, трудно попасть. Ритм надо менять. Но куда там
ритм, когда лёгкие уже как полиэтиленовый пакет. Вдруг простреливать
прекратили... Это плохо, не так что-то... У меня остался один рожок, -
на бегу зашвыриваю Серёге, - он целый, он дойдёт. Интуиция подсказала,
как увидел шевеление в зелёнке, - вот почему не стреляют. Если они
сейчас чуть спустятся и зайдут сзади, - хана. Что делать... Лёгкие
выворачивает, бедро саднит всё сильнее...
Серёга матом орёт:
- Ты, что сукой меня считаешь, ты же пустой!
- Что ж ты орёшь!..
Показываю ему по склону, потом на зелёнку... Сквозь зубы цежу: - "Беги дурак, беги-и-и-и! Там ребята ждут..."
Придётся
импровизировать... Горло горит как печь, всё в пузырях... Вижу, Серёга
уже пошёл - быстро и грамотно. Дойдёт! Чувствую прилив сил. Ну, спаси и
сохрани... Рву к зелёнке, бросаю под ноги автомат, - ну и хер с приказом
не бросать - у нас их и так семь, а без боезапаса это железяка, если не
брошу у духов, - их потом будет девять... Сейчас один только выход,
купить их на игру в труса-десантника, желанный "трофей"... Это для них
экзотика, - десантуру они боятся и знают, просто так не поверят... Ну,
надо убеждать... Ору как сумасшедший: "Заебали суки! Хочу домой! На хер
почки рвать, заебало мясом быть... Всех ненавижу!" Пусть решат, что
съехала крыша - в это поверят. Впрыгиваю в зелёнку. Рассечённым бедром,
сука, прямо на сломанную ветку, чувствую, как слезла повязка и теплая
кровь струится по колену. Надо бежать в сторону, чтобы у Серёги был
шанс... Серёга парень крепкий...
Слышу треск метрах в тридцати
сзади, потом ещё... Как будто трое, не справлюсь никак - ослаб, да и
нога не слушается. Двух ещё бы можно, но не троих... Главное бежать,
чтобы их растянуть поодиночке, - если навалятся втроём, - мне крышка,
боекомплект по нулям уже вторые сутки... Страшно... И Серёга хер знает,
что обо мне подумал, если слышал, как я орал...
Вот ведь суки,
- сзади не стреляют, хотят взять живьём, пидоры... Если пропаду, ведь
могу прослыть трусливой сукой... Но там семеро наших ребят и Серёга, а
если они будут живы, то я хоть петухом согласен... Теперь главное -
рассчитать как двоих порешить, - а потом и нож себе в брюхо, потому как
третий может повязать, сил уже нету... Слышу сзади топот... И русское, -
"Ну что, пидор, отбегался?" В прыжке заваливаюсь на спину и, - в
сторону, в сторону... Нож легко оказывается в руке, разворот через плечо
и всем телом в удар... Нож пробивает ему голень насквозь, он орёт, а я
рычу, словно бешеный пёс, руки все в крови. Бью подошвой по колену
другой его ноги... Он валится на меня, и я вижу лицо, - молодое,
грязное, искажённое болью... Сука! Руку, согнутую в локте, сдавливаю на
его шее и прорывается наружу дикая ненависть, заглушающая желание жить.
"Сука-а!" - истошно ору я, слыша, как хрустят его позвонки. Всё длилось
от силы секунд пять, - но я наслаждался... Стоп, там второй, отшвыриваю
обмякшее тело и вскакиваю, опёршись о ствол дерева... Вот он, второй –
метрах в пяти приостановился, глянул на труп своего и закружил в
стойке... Где третий? Холодок пробегает по спине, - разгадали...
Серёжа...
Если бы я мог сейчас заорать громом, чтобы ты знал - он у тебя сзади.
Ору изо всех сил, - "Серёжа, сза-а-а-ди-и-и-и, смотри!.."
Там,
наверху, стреляют по нашим... Раздаются две характерно коротких
очереди, почти одна в одну, - это Серёга, так стреляет десант, и тишина
на пригорке, только слышно, как наши иногда постреливают, очень глухо, с
другой стороны, - потом опять длинная, звонкая очередь... Это значит,
он дошёл и подаёт мне знак, что идёт вниз... Серёга, сиди, пока пацаны
поднимутся... А противник мой, сукин сын, всё танцует вокруг, заметил
ногу и улыбается... Калаш отбросил назад, метра на четыре, дурак... Но
радость моя быстро прошла, - по тому, как он перехватил нож, я понял,
что он с ним обращаться умеет... Если я сейчас потянусь к своему, -
метнёт, между нами метра три и со своей ногой мне не уклониться... Ору
опять, изо всех сил: - "Серёга, не иди!". Ведь если он спустится к
нашим, чича снимет его с вершины, забравшись вслед, если пойдёт ко мне, -
срежет его снизу...
Чеченец отбросил нож и с акцентом
произнёс: - "Ну чо, на понт тебя взять, Ваня?". Допрыгнув ко мне,
попытался ударить в живот, я ушёл к нему навстречу и получился только
пинок. Хватаю его за шею и пытаюсь достать в рыло лбом, попадаю. Но он,
сука, крепкий попался, - рванулся вниз и меня повалил, орёт и рычит,
упёрся мне в грудь коленом, а у меня уже сил нет... Он вскочил на ноги, а
я на четвереньках, ни хера не вижу, пытаюсь встать. Он приложился всем
ботинком мне в челюсть, - зубная крошка и кровь забили горло. Ну всё,
кранты... Он бьёт по крестцу и я уже не могу подняться... Смеётся,
сука... Сегодня его взяла, но наши ребята уйдут, пусть моё тело будет
для них забавой... "Ну что ж ты не бьёшь, сука, устал?" - рычу ему. А он
в ответ: "тебе жить хуже будет, пидор"... Ну уж нет, живой не дамся,
рука лезет в одёжные складки, - там фотография жены, я ведь ушёл через
два месяца после свадьбы...
"Добей, сука" - прошу его. Он, видно,
решил, что я лезу за камнем или ножом, х...й его знает и, перевернув
меня ногой, ударил по руке носком, и фото опустилось в метре от меня.
Подобрал и смеётся: "Что ж ты её с собой не взял?"...
И тут у
меня просто уехала крыша, - я схватил его за колено, подобрался и
распрямился обеими ногами в пах... его согнуло, он откатился, пополз к
автомату на карачках. "Убьёт" - радовался я, но тут голова его треснула и
разлетелась кусьями как арбуз, после короткой автоматной очереди... Я
ничего не вижу - муть в глазах, но голос - Серёжки... Родной, не
оставил, не забыл. Чувствую, как он ощупывает меня: - "Димка, ты как,
потерпи, сейчас ребята будут"... А я ему - всё про третьего: - третий
был, где третий...
- "Да слышал я, как ты голосил, на ремни я его
пустил. Ты так орал, что он, по-моему, уссался..." Различаю через муть,
что рука у него висит как плеть...
- "Серёга, ты чё?" - "Норма, -
а ты, дурень, молчи, у тебя башка, - с дыню размером..." У меня - слёзы
по щетине, держусь за Сергея и в душе - чуть не истерика от счастья:
"Живы!!! ЖИВЫ!!!"
- "Сережа", - опомнился я, - "Фото, Наташино фото".
Серёга опустил меня на землю, быстро нашёл его и бережно вложил мне в руку:
- "Ты не переживай, я ей слово дал вернуть тебя домой".
Я провалился в пустоту...
Серёжи не стало в том самом бою, когда мне порвало ноги. Сергей
всегда лез вперёд всех. Из всех нас, - Васьки, Игоря, Серёги и меня, -
вернулся только я...
Васька подорвал себя вместе с духами, лёжа с оторванными ступнями, - мы пытались его вытащить, но не смогли...
Мёртвое тело Игоря «воины аллаха» разрезали на куски, а голову
вставили в баскетбольный мяч и проткнули штырём - у него на руке была
наколка "Космонавт"...
Серёже прошило пулями спину, когда
уходили от сгоревшей колонны и он лежал на склоне, и только орал,
отстреливаясь: - "Тяните Димку, тяните!.." Там осталось его
обескровленное тело, которое духи в злобе изрешетили автоматными
очередями...
Смерти Серёжи я не видел, - был без сознания и
мне долго не решались сообщить. Сказал потом "батя" и про тело сказал...
Я как сейчас помню, какой комок подкатил к горлу, разрываемому на
части, помню, как слёзы заливали подушку, как пропала боль в растерзаных
ногах... Меня гнуло дугой, рвало грызть железную спинку больничной
койки, кулаки сжимались так, что ногти превратились в сплошной
кровоподтёк...
" Как же так, Серёга?.."
Как
неистово я желал превратиться во всеуничтожающую атомную бомбу, в
смертоносный, ядовитый заряд, сброшенный на центр Грозного и
испепеляющий своей ненавистью его поганых защитников, сжигающий их кожу,
обугливающий мясо, наслаждающийся их предсмертными воплями... Но я был
калекой...
На третьи сутки я замолчал... И не разговаривал
две недели. Ни с кем. После прошла ненависть и осталась злость на самого
себя... У меня отрезали половину моей души, - ноги это ерунда, ведь я
стал инвалидом другого рода. С Серёжей исчез тот Димон, - готовый всегда
и везде, и как надо, - я думаю, он сейчас вместе с Серёгой, - по другую
сторону бытия...
А я - здесь, вставший на ноги кусок плоти...
Но пустоту заполнила Наташа, заполнила любовью, а не жалостью, прощала
битые стаканы и непонятную злобу. Однажды я смотрелся в зеркало ванной и
начал крушить всё. Она не сказала ни слова, а через неделю, утром, в
воскресенье, в зале висело наше с Серёгой фото, подписанное: "Друг, мы
вместе..."
Я так и сел, а она сказала: "Ты перед ним в ответе,
- за каждый вздох, слабость, за каждую жестокость..." И я пошёл в
тренажёрный зал, выл, но грузил ноги. Сейчас я даже не хромаю. Моего
сына будут звать Серёжей...
