Разум, как оружие. Мысль, как патрон

Можно сказать, что Апокалипсис – это своеобразная теория формирования катастроф. Началась рождаться теория, наверное, с ветхозаветной легенды о Всемирном Потопе. Именно в ней был обрисованы причины неадекватного реагирования на катастрофу: отход большинства людей от единого Бога, т. е. от монотеизма, а, следовательно, сползание в политеизм – идолопоклонство, на нерелигиозном языке – распад системы ценностей, мышления, утрата очевидностей, что рождает бессилие перед лицом катаклизма, в данном случае – природного, и заканчивается физической гибелью. Ничего не угрожает только тому, кто не утратил веру в единого Бога (по легенде – Ной), видит опасности, адекватно на них реагирует. Идея (Бог) ему подскажет вариант спасения.

Символическое значение легенды о Всемирном Потопе (как впрочем и многих священных образов) плохо доступно материалистам. Комичными выглядят экспедиции некоторых энтузиастов на гору Арарат в поисках остатков Ноева ковчега…

Из книги в книгу в Ветхом Завете всё подробнее и подробнее обыгрываются аспекты, детали формирования катастроф: легенда о Вавилонской Башне, легенды о разрушении Иерихона, Вавилона, об уничтожении Содома и Гоморры, пророчества Авраама, Моисея, Ездры, Исайи, Иеремии, Иезекииля, Даниила, Еноха, и др. В Новом Завете Иисус Христос тоже высказал несколько пророчеств, и особенно значительное – предсказание окончательного торжества его идеи – Второго Пришествия. Откровение Иоанна Богослова, завершая Писание, как бы подытоживает все пророчества в единое резюме, дополняя «общественной» составляющей «личностное» учение, изложенное в четвероевангелии

 

Образ деструктивной социальной системы в виде животного впервые, наверное, возникает в «Книге пророка Исайи» в виде Левиафана – морского чудовища, змея, восставшего против Бога. Кстати, лайнер «Титаник» изначально хотели назвать именем именно этого змея, и даже когда всё-таки назвали по-другому, неофициально его продолжали именовать «Левиафаном». Такое же восстание против Бога и очевидности, приводящее к катастрофе, описывается в легенде о другом гиганте – Вавилонской башне (Быт. 11:1-9), возведение которой привело к распаду систем ценностей, по легенде – такому смешению языков.

Уже конкретнее образ животной системы появляется в «Книге пророка Даниила» в виде четырех зверей, в свойствах которых описывается, что «зверь», хоть и имеет человеческое воплощение, всё равно – животное: «Первый – как лев, но у него крылья орлиные; я смотрел, доколе не вырваны были у него крылья, и он поднят был от земли, и стал на ноги, как человек, и сердце человеческое дано ему». (Дан. 7:4) На хищническую суть указывает описание второго зверя: «…ему сказано так – встань, ешь мяса много!» (Дан. 7:5) О властности системы над человеком говорит описание третьего зверя: «…и власть дана была ему». (Дан. 7:6) На воинственность и слепую агрессивность указывает описание зверя четвертого: «…и вот зверь четвертый, страшный и ужасный и весьма сильный; у него большие железные зубы; он пожирает и сокрушает, остатки же попирает ногами…» (Дан. 7:7)

Здесь же, в «Книге пророка Даниила», появляется образ «Сына Человеческого» (богоподобной части человека), которому только и под силу победить «зверя» окончательно и бесповоротно: «И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его – владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится». (Дан. 7:14) Именно сам человек, в себе и только в себе способен победить Систему – этот животный атавизм...

Это всё перекликается с образом трехглавого змея в русских народных сказках, которого тоже побеждает богатырь-одиночка, символизирующий личность человека. Сколько бы он ни махал мечом – это всё рационально бессмысленно, т. к. на месте срубленной головы у змея вырастает новая, победа достигается духом, а не силой. Бесполезно бунтовать против системы, устраивать восстания, революции – в результате одни «головы» сменятся на другие. Радикальное уничтожение «змея» возможно только через себя…

Та же логика победы человека над системой просматривается в образе христианского святого Георгия Победоносца (III в.), уничтожившего змея-дракона, угнетавшего город. В пьесе Е. Шварца отражен этот же конфликт героя и системы, человеческого и животного – Ланцелота и Дракона.

В Откровении Иоанна Богослова по сравнению с «Книгой Даниила» уже более четко выражены свойства «зверя». То, что он физически невидим, т. к. представляет собой всего лишь постигаемую разумом идейную сущность, отражено в следующем стихе: «Зверь, которого ты увидел, был, и его нет; и он поднимется из бездны и в погибель идёт; и будут удивляться, … смотря на зверя, который был, и которого нет, и который придёт». (Откр.17:8)

Важное свойство Системы в том, что люди, на которых паразитирует этот «зверь», имеют одинаковое стерилизованное мышление (по «теории тенденций» – одинаково тенденциозны, имеют одни и те же «...измы») : «Они имеют одни мысли и передадут силу и власть свою зверю». (Откр. 17:13) Невероятную техническую мощь Системы описывает Иоанн в таком стихе: «И творит великие знамения, так что и огонь низводит с неба на землю перед людьми». (Откр. 13:13)

Исключительно важно, что Иоанн указал маркер, своего рода «лакмусовую бумажку», позволяющую определить «зверя» – стремление его (Системы) опутать человека документами: «И он поступает так, чтобы всем, малым и великим, и богатым и нищим, и свободным и рабам, дали клеймо на руку их правую или на лоб их». (Откр. 13:16) Конечно, сейчас не требуется никого клеймить, достаточно бумаг, без которых невозможно что-либо сделать: «И чтобы никто не мог ни купить, ни продать, кроме того, кто имеет клеймо: или имя зверя, или число имени его». (Откр. 13:17) И, конечно же, такая тенденция обращается в то, что имя человека заменяется цифрой.

С виду номер на документе выглядит совсем безобидно, но картина меняется, если посмотреть на оцифровку человека как на процесс. Вчера вводилась паспортизация; сегодня этого недостаточно, вводится ИНН; завтра и этого будет недостаточно, нужны личные коды, дактилоскопические паспорта; послезавтра и этого мало, потребуется вшивать в человека микрочипы. Всегда находится рациональное объяснение для таких новаций, сулящая невероятные удобства, порядок, но как только наступает очередное нововведение, то сразу оказывается, что его недостаточно. Миф требует новых мифов. Какова реальная цель процесса? Делать контролируемым, полностью управляемым, манипулируемым свободного человека. Кто контролирует? Какой-то человек, или группа людей? Нет! Контролером и манипулятором выступает бездушная формалистская, обезличивающая Система, превращающая всё в формальный абсурд. 

Образ «зверя» и символизирует собой эту Систему, состоящую из, казалось бы, иерархии безобидных чиновников-«шестерок», который каждый в отдельности ничего не решает(«Я понимаю, но что я могу сделать, таково указание начальства, я обязан выполнять...»), но все вместе в иерархии («пирамиде», «вертикали») они образуют грозную деструктивную силу. С этих позиций просто глупо искать смысл «числа зверя» 666 в арифметике, каббале и гиматрии, и пусть Иоанн Богослов подходил к этому числу как-то иначе, но с современных позиций смысл числа 666 можно сформулировать просто: «шестерка» сидит на «шестерке» и «шестеркой» погоняет...

Защитники оцифровки человека и контроля за ним со стороны Системы зачастую прибегают к манипуляции, пытаясь представить дело так, что они борются с мистицизмом. Однако в разъяснении деструктивной сути цифрового системного контроля человека ничего запредельного и мистического нет. Есть вполне логичный и очевидный процесс построения концлагеря...

В предкатастрофическом взлете формализма Системы («зверя») нет ничего удивительного. Отрыв формы от содержания – утрата смысла, отказ от идеи (в религиозном понимании – отказ от Бога) – это и есть то общее, что характерно для любой катастрофы, в любой области, на любом уровне. Скажем, в катастрофе на уровне человеческого организма – быстром разрастании раковой опухоли проявляется то же самое, – освобожденная форма (бессмысленные раковые клетки, вышедшие из включенности в систему отношений, в процессы организма) вначале «беснуется», бурно развивается псевдо-жизнь, ее формальная имитация, которая стремится подменить весь реальный организм, что в конце концов его убивает, т. е. происходит катастрофа. 

Такое же бешенство формы, оторванной от содержания, мы видим, когда происходит формальный взлет, например, экономики, когда деньги (форма), оторвавшись от товарного наполнения (содержания), идут на взлет (деньги всё больше производят другие деньги), но такой бутафорский прорыв неизбежно заканчивается кризисом, дефолтом, катастрофой. В Апокалипсисе экономика представлена в образе «великой блудницы»: «И цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее». (Откр.18:3) У нее своя неизбежная катастрофа: «За то в один день придут на нее казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнем… И восплачут и возрыдают о ней цари земные, блудодействовавшие и роскошествовавшие с нею… И купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто уже не покупает… Ибо в один час погибло такое богатство!..» (Откр. 18:8-17) (подробнее в ст. «Великая блудница экономика») 

Так же беснуется форма и при невероятных успехах фашизма, на первых порах демонстрирующего установление порядка и формального взлета милитаристской экономики. Такой подъем стабилизироваться в принципе не может, как не может стабилизироваться раковая опухоль, и разрешается всё в войне – катастрофе фашизма...

В эпоху формализма режиссер, освободившись от пут смысла, уходит в бесконечную жвачку сериала... Появляются орды «писательниц», занятых формо-плетением бессмысленных романов... Искусство ударяется в поиск форм и удалении от смыслов. Например, дошло до того, что называющий себя художником «человекочучельник» Гюнтер фон Хагенс выставляет мумифицированные трупы и их части в виде неких «композиций», с успехом путешествуя со своими выставками по миру. Художник-авангардист О. Пономарев из Новосибирска рисует пенисом вместо кисточек, другая такая «художница» Боряна Росса сшивает свои половые губы перед зрителями и кинокамерами иголкой и нитью...

Беснование формализма говорит о том, что катастрофа лишь дело времени, не важно какая она будет, – природная или сотворенная человеком, главное, что она неизбежна, и никакого естественного лечения раковой опухоли, кроме самоуничтожения, не существует. Для предвидения будущей катастрофы достаточно научиться отличать форму от содержания, сохранить восприятие очевидного и общество само отрапортует о готовности к очередной катастрофе.

Существует заблуждение, что пророки преодолевают время, видят будущее. Если бы это было так, то в пророчествах присутствовал бы будущий понятийный аппарат, новые понятия и термины. Однако этого нет, и пророк вынужден пользоваться существующими при нем символами и образами для обрисовки грядущих событий. Это вызвано тем, что суть настоящего пророчества не в проникновении сквозь время, не в рассказе о конкретном мгновенном событии, а в отчетливом видении протяженных процессов, происходящих сегодня, и в способности их проецировать в будущее.

Зацикленным хождением по одном и тому же кругу отличаются процессы разрушительные, и именно они являются самыми предсказуемыми. А с линейными процессами, там, где возникает что-то новое – с этим сложнее. Новое потому и новое, что его не предугадать, и из старого не вывести. Поэтому пророчества, ориентированные в основном на цикличные деструктивные процессы, выглядят всегда негативно, даже страшно, как, например, Апокалипсис Иоанна Богослова, что совсем не означает, что впереди только плохое, и уж совсем не говорит о «конце света», несмотря на всю катастрофичность предсказания.

Что касается предсказаний российского будущего, то существует народная мудрость: в России легко быть пророком – предсказывай голод и войну, никогда не ошибешься! Это невеселое наблюдение, порожденное убийственным эмпирическим опытом всей российской жизни от голода до голода, от войны до войны – «любимых» российских катастроф.

Перманентный катастрофизм России порожден самим фактом существования российской имперской «вертикали», дебютировавшей как единая Система с завоеванием татаро-монголами раздробленной Руси, и до сего дня не менявшей своей подавляющей сущности. Имперская Система-гребенка тем более  деструктивна, чем больше народов и культур она пытается силой удержать в неком искусственном пространстве, похожим то на коммуналку, то на тюрьму. И, как всякая деструктивная система, она ходит по одному и тому же кругу, провоцируя бедствия и войны, которые еще и дополнительно отстраивают народ в угоду Системе. Например, М. Мамардашвили, считая, что не было объективных (неизбежных) причин для российских войн, писал: «...Например, я могу показать, что, независимо от того, хотят россияне войны или не хотят, они ставят себя в ситуацию, из которой только два выхода – воевать или не воевать, и существует много причин, чтобы воевать. Или – еще ситуация – для того, чтобы выиграть войну, нужно сначала поставить себя в ситуацию, из которой другого выхода, кроме победы, нет». 

Гениально наблюдательный А.С.Пушкин в стихотворении «Друзьям» писал о царе: «Россию вдруг он оживил // Войной...», понимая, что для России война – благо. И действительно, нет более эффективного инструмента внутренней политики, чем внешние враги и внешние войны...

Е. Шварц в своей пьесе показал Систему в образе «дракона», как порождение войны,  её единственную причину: «Дракон: ...Я — сын войны. Война — это я. Кровь мертвых гуннов течет в моих жилах, — это холодная кровь. В бою я холоден, спокоен и точен... Шарлемань: Уверяю вас, единственный способ избавиться от драконов — это иметь своего собственного...»

Различные революционеры, реформаторы в России каждый раз убеждают, что уж теперь-то всё закончилось и наступило безмятежное российское благоденствие, однако в итоге оказывается, что революции и реформы оказывались лишь сменой формы, а не содержания российской деструктивной Системы, она, как сказочный дракон восстанавливала свою голову и с прежней неизменностью бросала народ в одни и те же катастрофы. Так что предугадать будущее России нетрудно.

Сегодня даже возможно исследовать на «катастрофо-готовность» отдельные группы и конкретных людей, протестировав их на деаксию, тенденциозность («...измы»). Можно, исправив тенденциозность мышление искусственно методом того же идеоанализа, тем самым уберечь от подверженности любым катастрофам на общественном и личном уровне. Однако было бы неразумно рассчитывать, что такой подход может иметь какое-то глобальное значение. Предкатастрофическое мышление резко враждебно реагирует на любые попытки возвращения к очевидности, поскольку демифологизация всегда очень и очень болезненна, переоценка ценностей причиняет серьезные нравственные страдания. Да и естественная катастрофа куда более эффективный и бескомпромиссный механизм возвращения в реальность человека, нежели любые искусственные методы...

Видя неотвратимость российских катастроф, тем не менее, не стоит впадать в обреченное уныние. Следует помнить, что катастрофы не бесцельны, они ведут человека по пути эволюции, изменяют его, и, вырабатывая иммунитет к очередным «...измам» делают его мышление всё более подвижным, динамическим, приближают его к образу «сверхчеловека». Поэтому российский «минус» рано или поздно обернется «плюсом»: россияне, пережившие несравнимо больше катастроф, нежели другие люди, опять окажутся впереди всей планеты. Какая-то катастрофа окажется последней для российской статичной имперской Системы, и образуется некая новая, подвижная, доселе невиданная система государства (или конфедерации государств, как это было на предимперской Руси), где наконец-то интересы Системы будут подчинены интересам личности. Сбудется извечная мечта человечества о конструктивном, справедливом, помогающем государстве. «Зверь» наконец-то будет посажен на цепь, и будет, как верный пес служить человеку, а не человек ему, как это происходит сейчас.